Моменты жизни (Timeline)

Автор: Cassandra, DellaD

Рассказы серии:

2 февраля 1995, фанфик-ролевка

Моменты жизни (The Timeline)

Заявка: и еще раз для Cassandra, которая хотела что-нибудь про Коннора и Клер)))
Название: Моменты жизни (The Timeline)
Авторы: Cassandra, DellaD
Персонажи: Коннор Дойл, Клер Дэвисон
Рейтинг: PG-13
Жанры: Romance, POV, местами драма-драма-драма
Предупреждения: АУ, пейринг Коннор/Клер
Размер: Миди
Статус: Закончен
Саммари: моменты из жизни Коннора и Клер во вселенной, созданной ролевым фанфиком "2 февраля 1995", в контексте первого сезона
Примечания авторов: сиквел к 2 февраля 1995, фанфик-ролевка

Роли исполняли/дублировали:
Коннор Дойл - DellaD
Клер Дэвисон - Cassandra

Апрель, 1996

Коннор:

От Арканзаса до Иллинойса рукой подать. Возвращение обратно не было ни долгим, ни утомительным, но я чувствовал себя выжатым, как лимон. Все благополучно завершилось: оценив масштабы заражения территории, власти приняли решение выжечь там все к чертовой матери. Чтобы больше не было жертв. Отлично, только Скэнлона и Рассел это не вернет. Я уже сделал все необходимые в такой ситуации телодвижения: написал семьям, распорядился о транспортировке тел, не дал команде слишком сосредоточиться на потере, успешно завершил расследование без дополнительных жертв. Молодец, Дойл, все как по написанному.

На душе было так паршиво, что я по ошибке назвал таксисту вместо своего адреса адрес Клер. Хоть с того дня, как она впервые осталась у меня на ночь, прошло больше года, мы до сих пор предпочитали не жить вместе. Просто у нее дома было много моих вещей, а у меня дома – много ее. После работы мы ехали то к ней, то ко мне, а когда кому-то было нужно побыть в одиночестве – каждый к себе. Это вроде как устраивало нас обоих. Или мне так казалось?

Как бы там ни было, из командировки я всегда возвращался к себе. Разбирал вещи, отсыпался – в общем, приводил себя в порядок. И только тогда встречался с ней. А тут я приехал к ней прямо вместе с чемоданом, суточной щетиной и в рубашке, которая была на мне уже дольше двенадцати часов. А главное – без предупреждения. Это было не очень хорошо, не по негласным правилам, установившимся между нами. Надеюсь, я этим ничего не испорчу: сил ехать к себе не было. А главное – не хотелось. Не сегодня. Не этой ночью.

Я поднялся на этаж и открыл дверь своим ключом – у нас у каждого был ключ от второй квартиры.

– Клер, ты дома? – позвал я, хотя было видно, что дома кто-то есть. – Я вернулся.

Я захлопнул за собой дверь.

Клер:

Коннор был в командировке уже неделю, и я начала чувствовать, что скучаю. Даже не то, что скучаю, просто мне его не хватает. Мы часто работали по отдельности, меня вызывали в другие команды; он уезжал в командировки, а я оставалась в Чикаго; я уезжала в командировки, а он оставался в Чикаго; мы оба уезжали в командировки. По отдельности времени мы проводили гораздо больше, чем вместе, но мне всегда его не хватало в такие моменты.

Работы сегодня было немного, но ехать в пустую квартиру не хотелось. Так было всегда, чем дольше он в командировке, тем меньше мне хотелось возвращаться домой. Казалось, что на работе время идет быстрее.

Однако, как бы то ни было, ночевать в прозекторской мне не хотелось, поэтому в начале одиннадцатого я вышла из Управления.

Дома было темно и очень жарко. В моей квартире всегда жарко. Свое Ледяное царство я оставляю на работе. Готовить ужин для одной себя не хотелось. Сделав пару бутербродов, я улеглась на диван с книжкой. Ладно, пока одна, можно почитать.

Я не успела дочитать и до десятой страницы, как, кажется, задремала.

– Клер, ты дома?

Я вздрогнула, книжка свалилась на пол и захлопнулась. Коннор?

Поднялась с дивана, вышла в коридор. Коннор, с чемоданом. Из командировки сразу ко мне? Такого не случалось ни разу за весь год наших отношений.

Выглядел он неважно. Мятый пиджак, щетина, растрепанные волосы. И самое главное – глаза. Кроме понятной усталости в них было что-то еще.

– Что-то случилось? – испуганно спросила я.

Коннор:

Я отрицательно покачал головой. Говорить не хотелось. Хотелось просто прижать ее к себе, поцеловать в висок, уткнуться носом в непокорные волосы и простоять так... можно, до конца времен. Я с удивлением понял, что почти так все и сделал. Разве что конца времен не дождался, попытался обмануть:

– Все в порядке. Просто устал, как собака. Как ты тут? – я попытался улыбнуться. Хотел спросить, не возражает ли она, что я вот так приперся к ней без предупреждения, весь разбитый и помятый. Но тогда пришлось бы признавать вслух, что я приехал к ней, потому что она была нужна мне сегодня, а это значило, надо было рассказать, что случилось, а я физически был не готов сейчас говорить так много.

Клер:

Коннор был не в порядке. И что бы он ни говорил, я это видела. Я прекрасно знаю, как он выглядит, когда устает "как собака". Сегодня что-то было не так.

Я слегка отстранилась от него, чтобы заглянуть в глаза.

– Душ, ужин и помолчать о случившемся – в каком порядке? – я улыбнулась ему, прекрасно зная, что помолчать о случившемся мы все равно не сможем.

Коннор:

Я улыбнулся ей в ответ. Приятно, когда тебя так хорошо знают.

– Душ точно первый в списке моих планов, а потом я бы предпочел лечь спать, если ты не против? – я знал, что не смогу ее обмануть, но знал и то, что она не полезет с расспросами и демонстративным сочувствием. Помолчать о случившемся – она это хорошо умела. Она умудрялась ничего не спросить так, что я все равно все рассказывал. Вот никому другому не рассказал бы, а ей – выкладываю как на духу. Но сейчас я предпочел бы рассказывать так, чтобы не видеть лиц друг друга. Темнота спальной представлялась мне идеальным местом для подобного разговора.

Клер:

Отправив Коннора в душ, я быстро вымыла посуду и открыла в спальне окно. Вдвоем в такой духоте и задохнуться можно. В комнату ворвался прохладный ветер и... тишина. Вот она – прелесть жизни на окраине даже такого огромного города.

Интересно, что же все-таки случилось в этой его командировке? Не мог же он действительно "устать" до такого состояния. Я попыталась вспомнить все, что слышала об этом деле, но не вспомнила ничего. Странно, обычно Коннор хоть в целом намекает, куда едет, да и потом в коридорах Управления слухи ходят. А тут – тишина полнейшая. И я даже не обратила внимания, что он ничего не сказал перед командировкой. Вывод напрашивался только один – дело под грифом "секретно".

Коннор:

Когда я вышел из душа, Клер стояла у открытого окна в спальне, как будто задумалась о чем-то. В темной комнате ее силуэт чернел на фоне приглушенного ночного освещения города. Было жарко, поэтому я надел только пижамные штаны, а футболку бросил в кресло. Подошел к Клер сзади и снова обнял. Да что ж такое со мной сегодня? Но что я сделаю, если только когда касаюсь ее – перестает болеть? Я наклонился к ее плечу, поцеловал немного смуглую кожу, пользуясь возможностью, которую давала чуть съехавшая в сторону ткань. Потом поднял голову, чтобы посмотреть туда же, куда смотрела она. Мои губы оказались как раз где-то на уровне ее уха. Я еле слышно признался:

– Я потерял двоих на этой неделе...

Клер:

Я даже не услышала, как он подошел. Мне было так хорошо в его объятиях, что, кажется, могла бы стоять у этого окна вечно. Он несколько минут молчал, а потом, наконец, признался, что случилось. И в этот момент я просто почувствовала его боль. Зажмурилась на мгновение. Погибли двое членов команды. Уж я-то знаю, ЧТО это значит для него. Более того, я знаю, как он повел себя в тот момент. Как наяву я увидела его лицо, спокойное и серьезное, как всегда. Ни один мускул не дрогнул. Я слышала, как он отдает команду приготовить тела к транспортировке, как звонит Элсингеру, как сообщает о случившемся. Я знала, что все вокруг шептались, обзывая его бездушной тварью.

Я знаю, так все и было. Но еще я знаю его. Понимаю, что творилось и творится сейчас в его голове. Ох, как он умеет себя грызть, это я тоже знаю. Своей рукой я нашла его руку, переплела наши пальцы и легонько сжала. Что я могу ему сказать? Что он позволит мне сказать? Он сжал мою руку в ответ.

Коннор:

Я даже не знаю, чего я ждал в ответ на свои слова. "Это не твоя вина"? Но я несу ответственность за своих людей, все, что с ними случается, – это моя вина. Всегда. Я мог приказать им уйти, покинуть опасную территорию, но я этого не сделал. Я надеялся, что все обойдется. Мне нужны были данные о феномене – и я не сказал им уйти оттуда. Поэтому это была моя вина, тут без вариантов. Если бы она попыталась убедить меня в обратном, я бы разозлился. А если бы она сказала мне, как есть, что это моя вина и я должен быть внимательнее, мне бы, наверное, осталось только выкинуться в это окно.

Она ничего не сказала, просто сжала мою руку, и я сжал ее в ответ. Я не знал, что значит этот жест, но я решил истолковать его по-своему: да, это твоя вина, но тебя можно за это простить.

– Знаешь, что меня бесит больше всего? – внезапно спросил я. И замолчал. Наверное, мне просто было необходимо услышать ее голос.

Клер:

Я повернулась в его объятиях и заглянула в глаза. Тебя, Коннор Дойл, бесит так много вещей, что даже близкие тебе люди обо всем не догадываются. Тебя бесит твое бессилие, тебя бесит секретность этого дела, что родные погибших даже не узнают, как это произошло, тебя бесит, что ты все делал по инструкциям и формально в этом нет твоей вины, бесит, что ты жив, а они нет. О, я очень хорошо знаю, что тебя бесит. Но, боже, как же мне тебя сейчас жалко! Именно потому, что я знаю, что тебя бесит.

– Что? – спросила я, глядя ему в глаза.

Коннор:

– Что я несу ответственность за жизни других людей, а не могу даже сказать им всего, что знаю, – честно признался я. Раз на раз не приходилось, но в этом деле, как и во многих других, меня долго и нудно пугали, что вот это – информация только для моих глаз, а вот это – можно всем рассказать. А сколько еще было той информации, которая была, скажем, только для глаз Френка? – Мы и так имеем дело с непознанным, всех рисков никто не может даже знать, но меня бесит, что каждый раз меня вынуждают что-то скрывать от вас. Меня бесит, что я почти уверен: от меня скрывают ничуть не меньше. Как я могу обеспечить безопасность в таких условиях? Получается, что я должен либо нарушать свои приказы, либо обманывать тех, кто мне доверился.

Ну вот, разнылся. Очень ей нужны твои сомнения и эмоции на этот счет. А главное, как ей после таких заявлений самой-то тебе в следующий раз доверять? Смотреть ей в глаза вдруг стало невыносимо. Я наклонил голову вперед, коснулся лбом ее лба. Вот так лучше.

Я вдруг подумал: а если в следующий раз на месте Рассел окажется Клер? Как я буду жить с этим? Я что, буду успокаивать себя тем, что не нарушил приказов?

– Мы ведь ученые, а не солдаты, – сказал я вслух. – Больше я не допущу такого.

Клер:

Он не смотрел мне в глаза, как будто стеснялся собственной слабости. Нет, Коннор, ты солдат. Тебя так воспитали. Ты сам себя так воспитал. И приказ для тебя не обсуждается. И ты всегда будешь искать компромисс между приказами и безопасностью людей и, не найдя, вот так корить себя, стоя у меня в спальне, и стесняться этого.

Я взяла в ладони его лицо, повернула к себе. Поймав его взгляд, закрыла глаза и прикоснулась к губам. Целовала долго, чувствуя, как из него уходит напряжение и бессильная злость.

– Я знаю, Коннор, – наконец тихо произнесла я.

***

Июнь, 1996

Коннор:

Было невозможно жарко. Ненавижу расследования в таких широтах. Рубашку приходится менять четыре раза в день, чтобы не ходить с разводами от высохшего пота. Смерти, которые мы не можем остановить, только подливали масло в огонь. Только что потеряли еще одного – доктора Робертса. Странно, Клер была уверена, что он пошел на поправку. Интересно, что пошло не так? Она была по-настоящему шокирована его смертью, я это видел.

Стоило мне подумать про Клер, как я увидел, что она направляется ко мне, демонстрируя тонкую папку в руках. Похоже, было готово заключение о вскрытии. Я кивнул ей, давая понять, что внимательно слушаю.

Клер:

Это дело не нравилось мне с самого начала. Куча смертей, и ты не знаешь, почему они все умерли, кто будет следующий и что делать. Еще и эта истеричка Джина. Не люблю таких людей. Единственное желание, которое она во мне вызывала – это треснуть чем-нибудь тяжелым по голове, чтоб хоть пару часов помолчала и не истерила.

Закончив вскрытие последней жертвы, доктора Робертса, я вышла из лаборатории, нашла глазами Коннора и быстрым шагом направилась к нему. Он заметил меня, кивнул.

– Как и остальные жертвы, Фредрик Робертс получил обширное внутримозговое кровоизлияние, – четко, без сантиментов, доложила я.

Коннор слушал внимательно, и в такие моменты мне самой не верилось, что иногда он бывает другим, не таким собранным и железным.

Коннор:

Я внимательно слушал ее доклад, как обычно стараясь дистанцироваться от трагичности момента, задавал уточняющие вопросы. Я полностью перешел в режим старшего следователя, общающегося со штатным медиком, и даже сам не понял, как у меня получилось так бестактно сформулировать вопрос:

– Робертс прожил дольше остальных. Почему мы не смогли его спасти?

Клер:

Коннор спросил это слишком жестко. Я на секунду растерялась, посмотрела на него, но тут же отвела взгляд.

– Я не знаю, – честно призналась я, глядя в землю.

Коннор:

Я понял свою ошибку слишком поздно. Переключаться из режима старшего следователя в режим любовника я не очень хорошо умел. По крайней мере, на лету мне этого не удавалось. Поэтому я все тем же начальственным тоном сказал:

– Не вини себя. Мы даже не знаем, с чем имеем тут дело. – Я попытался смягчить все это ободряющей улыбкой, но не был уверен, что она ее заметила: Клер на меня даже не смотрела.

Клер:

Да уж, что-что, а успокаивать Коннор не умеет. Впрочем, должна признаться, я никогда от него этого и не ждала. А если признаваться уж совсем честно, я тоже этого не умею. Но сейчас почему-то было неприятно.

Я не хотела никаких поблажек от него. А сейчас мне показалось, что если бы мы еще позавчера не спали в одной постели, а приехали сюда как кейс-менеджер и врач команды, разговор был бы жестче. Желая доказать и ему, и самой себе, что действительно ничего не могла сделать, я слишком импульсивно заявила, что мы должны войти в склеп. Конечно же, он был против.

Коннор:

Вот только этого не хватало. Питера нет с нами, так доктор Дэвисон будет за него? Давайте залезем туда, где уже умерло от заражения неизвестно чем несколько человек? Неужели она не понимает, что в эту пирамиду она войдет только через мой остывший труп?

– Линда, давай не будем торопиться, – даже не знаю, почему я вдруг решил назвать ее вторым именем. Может быть потому, что еще позавчера мы... скажем так, использовали его во внерабочей обстановке. Мне подсознательно хотелось ей напомнить о том, что она вообще-то не только член группы, а гораздо больше, но устраивать ради этого многословные выяснения отношений прямо посреди пустыни, когда вокруг сновали наши коллеги из вспомогательной команды, мне не хотелось. Хотелось верить, что она поймет и такой тонкий намек. – Что-то убивает людей. Я не хочу рисковать своей командой. – Не удержавшись, я понизил голос и добавил: – В особенности тобой.

Бросив искоса взгляд по сторонам и убедившись, что никого из коллег поблизости нет, я протянул руку и быстро погладил ее по щеке.

– Тебе не надо мне ничего доказывать, – сказал я, быстро убирая руку. – Я знаю, что ты сделала для Робертса все, что могла. Но ты всего лишь врач, а не бог. И я сказал бы это любому штатному медику в подобной ситуации, – зачем-то уточнил я.

Клер:

Я вздохнула. Коннор помешался на безопасности. Да, несколько месяцев назад он потерял во время расследования двух людей, но это же не значит, что теперь мы на воду дуть будем!

– Коннор, я хочу доказать в первую очередь себе, что сделала все, что могла! – сказала я, прямо глядя ему в глаза.

Коннор:

– Каким образом? – разозлился я. – Пойдя туда и погибнув сама? Отличный план, нечего сказать, – я не удержался от несколько театрального жеста, всплеснув руками. Я понимал, что говорю что-то не то. Просто наорав на нее, я проблему не решу. Если бы я еще знал, в чем проблема. – У нас есть определенные процедуры, и мы будем им следовать. Как мы делаем всегда.

Клер:

– Коннор!

Я отвернулась, несколько раз глубоко вздохнула. Наконец снова повернулась к нему, надеясь, что он не заметит слез в моих глазах.

– Умер человек. Я посчитала, что он идет на поправку, а он умер! Ты понимаешь, что это значит? Я не сумела рассмотреть ухудшение!

Коннор:

Ну вот, так бы сразу и сказала, теперь понятно, в чем проблема, подумалось мне, только легче почему-то не стало. Она почти плакала. Я вообще-то никогда не видел ее плачущей. То есть, совсем. Даже странно, если задуматься. Мы полтора года живем вме... в смысле, встречаемся время от времени вне работы, а я никогда не видел, чтобы она плакала. Хотя дни ведь разные бывают. И не первый раз она теряет пациентов, уж я-то знаю. И какой из всего этого напрашивается вывод? Все-таки бездушная ты скотина, Дойл, вот какой. Правильно о тебе думают, что ты не прошибаемый, как бетонная стена. Если ты ни разу не замечал до сих пор, что она так сильно это переживает.

Странно, а она мне такой нравилась. Вообще-то я как любой мужчина не выношу женских слез. Я просто не знаю, что с ними делать. Как себя вести и что говорить. Но сейчас, когда я впервые заметил эту слабость в Клер Дэвисон, я понял, что она мне нравится. Клер, не слабость. То есть нравится даже больше, чем я раньше думал. То есть... А, к черту все! Никогда я не умел думать или говорить о таких вещах.

Я снова протянул руку к ее лицу, большим пальцем вытер крохотную слезинку, которая все-таки собралась в уголке глаза, но даже после этого не отнял руку. А вот пусть смотрят, даже если кто и видит! Да, профессор Дойл умеет не только раздавать приказы, цитировать инструкции и строить всех рядами. Иногда он может обратить внимание и на расстроенного патологоанатома, поддержать его и утешить...

– Клер, – мягко сказал я, все еще гладя ее по щеке, – если ты не смогла этого рассмотреть, значит, этого нельзя было увидеть. По крайней мере, в таких условиях. Ты ведь тут практически без оборудования, как в окопах. Имеешь дело с неизвестным заболеванием, которое может протекать как угодно. Не требуй от себя больше, чем доступно человеку. Если ты не смогла ему помочь – никто бы не смог. Поверь, я знаю, – я чуть улыбнулся. – Я работаю только с лучшими.

Клер:

Я постаралась улыбнуться. Вообще обалдела, Дэвисон? Какого черта ты тут перед ним сопли распустила? Полтора года держалась, иногда по ночам уходя в ванную, чтобы он даже не догадывался о том, как тебе плохо. Включала воду и давилась рыданиями по очередному потерянному пациенту.

После университета прошло почти десять лет, а я так и не привыкла к смертям. Даже из отделения скорой помощи ушла именно поэтому. Думала, патологоанатомом быть проще, никого спасать уже не надо. Но иногда все же накрывает.

Я вздохнула, собираясь с мыслями. Нечего показывать свою слабость. Он не должен этого видеть. Никто не должен. Это мое правило, которое помогает мне держаться на этой работе.

Его рука все еще была у моего лица, и я прижалась к ней, как к спасительному кругу. Жутко, до головокружения, хотелось обнять его, прижаться к нему всем телом, но мы стояли посреди лагеря, вокруг ходили люди. Мне было уже почти все равно, но Коннор бы не понял. Да и я бы уже завтра не поняла. Поэтому я просто сжала его руку и улыбнулась.

– Спасибо. Надеюсь, ты прав.

Коннор:

Казалось, острый момент пройден и все хорошо, она успокоилась... Или просто снова закрылась? Иногда я смотрелся в нее, как в зеркало. Видел те же эмоции, те же приемчики, то же умение скрывать и подавлять эмоции. Не потому ли нам было так хорошо вместе? Но сейчас я не мог не сожалеть о том, что в тот единственный раз, когда она показала мне свои настоящие эмоции, то есть те, которые обычно, скорее всего, скрывала, я, как мне казалось, не смог прореагировать так, как нужно. Может быть, стоило наплевать на нашу скрытность? Может, стоило отвести ее в сторонку, к себе в палатку, например, поговорить, подержать за руку, пока она поплакала бы... От одной фантазии мне стало нехорошо. Нет, пусть будет все так, как есть.

– Я всегда прав, – усмехнулся я, стараясь свести все к шутке. – Пойдем, надо кое-что сделать, прежде чем я смогу послать в пирамиду команду.

Я убрал руку и снова перешел в стопроцентный режим старшего следователя. Со всем остальным разберемся после расследования, дома.

***

Август, 1996

Клер:

С самого начала я видела, что это дело для Коннора отличается от всех остальных. Всю дорогу до места назначения он был как-то особенно молчалив и напряжен. Не слышал вопросов с первого раза, а если и слышал, то отвечал невпопад. Питер несколько раз выразительно смотрел на меня, как будто я знала, в чем дело. Но я не знала. В наших отношениях было Одно Главное Правило – никогда ни о чем не спрашивать. Правило было негласным, но выполнялось неукоснительно обеими сторонами. Впрочем, особого дискомфорта не доставляло, мы и так все друг другу рассказывали. Однако, как выяснилось, не все. И я не имела ни малейшего понятия, почему Коннор выделяет расследование в Бермудском треугольнике как-то особенно. Либо эта причина малозначима, что он просто не подумал мне о ней рассказать, либо, наоборот, она настолько серьезна, что он даже со мной не мог с ней поделиться.

Когда он дал команду плыть на яхте навстречу феномену, я окончательно убедилась, что верен второй вариант. Чтобы Коннор решился контактировать с феноменом? Да такого не было никогда! Он же вечно Питера чуть ли не за шиворот держит во избежание всякого. О чем же вы мне не рассказали, профессор?

И самое главное: решив выйти в море на яхте, он не хотел брать с собой меня, мотивируя это тем, что я нужна, чтобы следить за состоянием здоровья мистера Велоза. Но я-то знала истинную причину: он боялся за меня, значит, считает встречу с феноменом опасной. Но нет, Коннор, я никогда не позволю тебе выделять меня из всей команды как-то особенно. Это первый шаг к тому, чтобы ты начал тяготиться нашими отношениями. Надавив на то, что, если они обнаружат Сани Браско, ему понадобится медицинская помощь, я все-таки уговорила Коннора взять меня с собой.

Уже поднимаясь на борт, Питер заговорщицким тоном шепнул мне, что Дойл приезжает на расследование в Бермудский треугольник уже седьмой раз. Я удивленно взглянула в спину впереди идущему шефу. Ну, уж нет, Коннор, сегодня ты мне расскажешь о том, что такого произошло в твоей жизни, чем ты даже со мной никогда не делился.

Они с Эксоном долго решали всякие технические вопросы. Я сидела в углу и старалась не отсвечивать, придумывая, как же заставить его все мне рассказать. Так ничего и не придумав, налила кофе в две кружки, вышла на палубу. Он стоял там, держал в руках бинокль и о чем-то думал.

– Кофе? – улыбаясь, я протянула ему кружку.

Коннор:

– Спасибо, Клер, – искренне поблагодарил я, принимая у нее из рук чашку, подсознательно понимая, что она пришла не просто так. Я сделал глоток кофе: вкус был скверным, но в годы службы в ВМФ я пил и хуже. Клер не уходила. Стояла рядом и молчала. Я почувствовал привычное желание, загорающееся где-то внутри: выговориться ей. Я никогда не рассказывал ей про то, что произошло здесь. Как-то не было повода. А без повода о гибели людей я рассказывать не привык. Я повернулся к ней лицом, чуть наклонил голову на бок и с улыбкой спросил: – Что?

Я знал, что сама она не полезет с вопросами. Но я дал ей понять: я готов рассказать, если ее что-то интересует.

Клер:

По этому короткому вопросу, по улыбке, по взгляду серых глаз я вдруг поняла, что он не рассказывал мне раньше не потому, что не хотел, а потому, что просто не было повода. Это позволило мне убедить себя, что никаких правил я не нарушаю, можно просто спросить.

– Что связывает тебя с этим местом?

Коннор:

– Долгая, печальная и довольно скучная история, – ответил я, инстинктивно пытаясь уйти от ответа. А потом одернул себя: это же Клер. Она уже знает обо мне больше, чем все остальные люди вместе взятые. Она поймет. – Когда я служил в ВМФ, мы были тут поблизости, в Гуантанамо. Я командовал минным катером, мы проводили операцию здесь. Это был первый раз, когда я столкнулся с чем-то, что не мог ни понять, ни объяснить. Мы попали в зону, где законы физики просто не действовали. Ни связи, ни навигации. Замерли посреди открытого моря. Ни вперед, ни назад. Дальше – хуже. Катер начал забирать воду, мы вот-вот должны были пойти ко дну. Пришлось объявить эвакуацию. Все, кто мог, покинули корабль. Большая часть команды. Только помощь пришла не скоро. К тому времени в живых остались я и старпом. Только двое. Из 12 человек первоначальной команды. Я потерял десять человек в тот день. Так и не понял, как и почему. Что я сделал не так и как я мог это предотвратить.

Клер:

Я уткнулась носом и, самое главное, глазами, в кружку с кофе. Да, чтобы он мне это рассказал, требовался повод. Коннор никогда просто так не рассказывает вещи, в которых считает себя виноватым. Как будто боится, что я начну его успокаивать и говорить, что в произошедшем нет его вины. Я никогда ему этого не говорю, предоставляю полное право самому копаться в своей душе. Вообще никогда не навязываю людям свое мнение, и ему в том числе. Все, что я могу, это подтолкнуть его дальше в его рассуждениях.

– Когда не знаешь, что делать, нужно делать, как предписывают инструкции, разве не так? – наконец спросила я, глядя вдаль.

Коннор:

Я усмехнулся. По-моему, получилось горько. Инструкции. О да, я большой специалист по инструкциям. Я знаю их наизусть.

– Что толку в инструкциях, если люди все равно гибнут? Мне нужно понять, что произошло тут, чтобы переписать эти чертовы инструкции. Чтобы такого больше не было. – Я посмотрела на нее. Язык как всегда в такие моменты стал тяжелым и неповоротливым. Как сказать это, чтобы не казаться самому себе зависимым и сентиментальным? Жалким? – Понимаешь, почему я не хотел брать тебя с собой? Почему хотел оставить тебя на берегу? – спросил я. Мне не хотелось, чтобы между нами осталась недосказанность на этот счет. Чтобы она думала, что я в ней не уверен. Я в себе не уверен. В том, что смогу обеспечить безопасность.

Клер:

– Коннор, не все в этом мире зависит от тебя, – сказала я, глядя ему в глаза. – Ты не можешь контролировать абсолютно все. Да, я прекрасно понимаю, почему ты хотел оставить меня на берегу, но... Можно подумать, если что-то случится с Питером, ты не будешь себя казнить. Да, я знаю, будь твоя воля, ты бы всех оставил на берегу и поплыл сам. Чтобы ни за кого не отвечать, потому что для тебя это слишком больно, знать, что ты в чем-то виноват.

Я осеклась. Я никогда не позволяла себе обсуждать и как-то комментировать его действия. Он молча смотрел на меня, ожидая продолжения, но я больше не знала, что сказать.

Коннор:

Когда я понял, что продолжения речи не будет, я перевел взгляд с Клер на горизонт. Она была права. Во всем. Кроме одного.

– Если с Питером что-то случится, – я говорил тихо, как будто боялся, что кто-то может услышать, – я, несомненно, буду себя казнить за это. Но если что-то случится с тобой... – я не знал, как закончить. Прежде всего, я не мог себе этого представить. А даже если смог бы, я не знаю, как вслух сказать о таком. Я откашлялся, чтобы прочистить горло. – Но я говорил тебе: я больше не допущу, чтобы кто-то из моих починенных пострадал. – Я попытался изобразить бодрую улыбку. Получилось плохо.

Клер:

Попытки с улыбкой говорить о серьезных вещах у него никогда не получались. Господи, Коннор, когда ж ты поймешь, что тебе не нужно стесняться передо мной своих чувств, какими бы они ни были? Что это нормально, быть иногда слабым и не всегда все контролировать? Хотя, о чем я говорю, ты даже сам себе в этом не можешь признаться.

– Я тебе верю, – я улыбнулась в ответ и, мне кажется, у меня получилось гораздо лучше, чем у него. – Чем я могу тебе помочь?

Коннор:

На этот вопрос я знал ответ.

– Держаться подальше от неприятностей, поближе ко мне и не спорить со мной, когда я пытаюсь тебя защитить, – предупреждая ее возражения, я поторопился пообещать: – А я в свою очередь обещаю, что не буду злоупотреблять своей властью старшего следователя и оставлять тебя на берегу.

Клер:

– Поближе к тебе – это я всегда за. – Я оглянулась, проверив, не видит ли нас кто, быстро поцеловала его и, забрав чашку, вернулась в каюту.

***

Октябрь 1995 года

Клер:

Дойл откровенно провалился. С ним такое бывает крайне редко, поэтому чувствуется еще острее. Он принял неправильное решение и поставил под угрозу срыва всю операцию. Это знал каждый и, самое главное, он сам. Поэтому, когда Линденауэр под гипнозом сообщил, где искать Витомани, он, не раздумывая, собрал команду и рванул туда.

Как я оказалась в этой машине, ни он, ни я не поняли. Просто была команда, все сели, я тоже. Кажется, он мое присутствие только на парковке и заметил. Он ничего не сказал, но по сдвинутым бровям я видела, что это ему не понравилось. Интересно, почему? Иногда я совершенно не понимала, что и как он думает. Казалось, проработав столько лет в Управлении, он сам научился что-то предчувствовать.

Он молчал. Я тоже. Возможно, я вообще себя просто накручиваю, и ему все равно, есть я тут или нет. И не нравится ему все это дело, а не мое присутствие. Мы вмешались в жизнь двух людей, одному начисто ее испортив. И задержать Витомани – единственный шанс все исправить. Естественно, Коннор думает только об этом, а не о том, что я делаю в этой машине.

Ему сообщили что-то по рации. Он молча выслушал и повернулся ко мне. И его взгляд мне очень не понравился.

Коннор:

Сквозь помехи ко мне прорывался голос Питера, в котором явственно чувствовалась паника.

– Линден... ворит, что ви... ак Клер... ивает насмерть. Я повторяю: ...томани попытается уб... Клер. Коннор, ты слы... ня?

Я почувствовал, как внутри что-то похолодело и оборвалось. Я посмотрел на Клер. Конечно, голос Питера прерывался, но я понял, что он пытался сообщить. Одной только паники в его голосе было достаточно, чтобы я понял все. У нас с Питером было немало проблем, но одного у нас было не отнять: Клер была дорога нам обоим.

– Тебя понял, Питер, – ответил я, неотрывно глядя на Клер. По-моему, он меня не услышал, потому что попытался повторить информацию. – Клер, – серьезно сказал я, – сиди в машине. Не выходи из машины, ты меня поняла?

Клер:

Я не слышала, что сказал Питер, но взгляд Коннора меня напугал. Я не знала, собираюсь я выходить из машины или нет, но, судя по всему, собираюсь. Загнав страх в самый дальний уголок мозга, я попыталась трезво взглянуть на ситуацию. Мы уже и так достаточно натворили бед, нужно все вернуть в старое русло. Хотя бы для того, чтобы Коннор не чувствовал себя виноватым, что он ошибся и сломал жизнь Линденауэру. И если для этого мне нужно выйти из машины, значит, я выйду. Знать бы только, что произойдет при этом.

– Что случится, если я выйду из машины? – я постаралась спросить это как можно спокойнее.

Коннор:

Я понял, что эту битву я проиграл заранее. Она все равно выйдет. Иногда я скучал по армейским порядкам. Там, если ты старше по званию, никто не смеет задавать тебе вопросов. Сказал не выходить – никто не выйдет, а иначе – трибунал. Но с другой стороны, именно поэтому ведь я и ушел, не так ли? Потому что сам хотел задавать вопросы и знать ответы.

– Ты погибнешь, – я старался сказать это сдержанно. Кроме нас в машине никого не было, но мне надо было оставаться сейчас старшим следователем. Делать дело. Иначе я мог просто вцепиться в нее и не дать выйти, при этом оставшись в машине сам. А в этом не было ничего хорошего. Похоже, я перестарался: получилось холодно и грубо. – Поэтому или останься в машине, или не лезь ему под колеса.

Ну, вот зачем, зачем так грубо? Чтобы она обиделась? Чтобы она испугалась? Я вдруг понял: не зачем, а почему? Я сам был напуган до полусмерти, поэтому так вел себя.

В этот момент мы как раз выехали наперерез машине Витомани. Я открыл дверь, на мгновение бросил на Клер взгляд через плечо: останется или выйдет?

Клер:

Как только Коннор произнес эту фразу "ты погибнешь", страх мгновенно исчез. Это было, конечно, очень и очень плохо, потому что человек должен бояться смерти, но зато на смену ему пришла неизвестно откуда взявшаяся уверенность, что я с этим справлюсь.

Изображаете из себя руководителя, профессор? Вот и играйте эту роль до конца, думайте в первую очередь о деле. Нечего делать из меня хрупкую блондинку, которая при каждом удобном случае хваталась за ваш рукав.

– Предупрежден, значит, вооружен, не так ли? – на ходу сказала я, выскакивая из машины.

Коннор:

Конечно, выскочила. А я что, ждал от нее чего-то другого? Если бы у меня было время об этом подумать тогда, я бы признался, что именно за это она мне и нравится: за решительность. И если бы не ее решительность, между нами так бы ничего и не было – это тоже был факт. Но у меня не было времени думать об этом. Я просто продолжал выполнять свою работу.

– Иан Витомани, выйдите из машины, надо поговорить! – приказал я. Когда он не послушался, я повторил: – Немедленно выйдите из машины, нам надо поговорить с вами!

Он газанул. Я отступил в сторону, краем глаза замечая, что его машина едет прямо на Клер. Это было мгновение, растянувшееся на жизнь. Перед глазами полыхнула вспышка: тело Клер перекатывается через капот, потом падает и разбивает голову о бордюр.

Клер:

Я просто затылком почувствовала обжигающий взгляд Коннора. Выскочила прямо перед машиной, еще успев подумать, что разговор меня ждет серьезный.

Коннор приказал Витомани остановиться, но не тут то было. Машина неслась на меня на такой скорости, что думать было некогда. Я отпрыгнула в сторону, чувствуя, как обдувает ветер от пронесшегося мимо автомобиля. Я подвернула ногу и кубарем покатилась на пол, ударившись головой о что-то твердое.

Как сквозь вату слышала визг тормозов. Витомани что-то, кажется, говорил, но слов не разобрать. Я попыталась сесть, но голова кружилась. Наконец мне удалось сфокусировать взгляд на ближайшем предмете. Это было перепуганное лицо Коннора.

Коннор:

Я быстро понял, что вспышка – всего лишь видение, одно из тех, что время от времени у меня случались и которые я считал то ли разыгравшимся воображением, то ли просто галлюцинацией. На самом же деле Клер выполнила немыслимый акробатический этюд и увернулась от машины Витомани.

Я побежал к ней: убедиться, что все в порядке. Она с трудом сфокусировала взгляд на мне (отправлю в обязательном порядке проверять, нет ли сотрясения мозга или чего еще похуже).

– Ты цела?

Клер:

– Угу, – я кивнула и наконец-то смогла сесть.

Нога болит, голова тоже. Раз болит, значит, жива. И Коннор, кажется, орать не собирается. Или это только кажется?

Коннор:

– Ты встать можешь? – моя руки сами собой метнулись к ее лодыжкам – обычно в таких вот прыжках страдают именно они. – Голова кружится?

Клер:

– Дойл, хватит надо мной кудахтать. Встать могу, голова кружится

Я попыталась встать, но поняла, что все же не могу. Нога болела так, что в глазах темнело. Вот молодец, Клер, ничего не скажешь!

Коннор:

Понятно, жить будет.

– Так, сиди пока тут спокойно, я сейчас закончу с делом, потом разберусь с тобой, – пообещал я грозно. Сейчас всех разгоню и скажу ей все, что думаю по этому поводу.

Я убедился в том, что Витомани взят полицией, формально попрощался с представителями власти, получив не менее формальную благодарность за сотрудничество, дал распоряжение нашей службе безопасности возвращаться в штаб-квартиру. Запоздало проинформировал сходящего с ума Питера о том, что все в порядке. На все про все ушла пара минут, может, чуть дольше. Когда на парковке никого кроме нас не осталось, я обернулся, ища глазами Клер.

Клер:

И все-таки тон Коннора не обещал мне ничего хорошего. Интересно, он собирается разговаривать со мной как кейс-менеджер и ругать за то, что нарушила приказ, или как Коннор и ругать за то, что подвергла свою жизнь опасности? С первым вариантом спорить бессмысленно, со вторым – страшно.

Я осмотрела свою лодыжку. М-да, вывих как минимум, если не перелом. Сиди здесь. Можно подумать, я могу уйти с такой ногой. Почему-то стало обидно до слез. Конечности пересчитал, убедился, что все на месте, и ушел. Сначала дело, потом – я. Однако я тут же оборвала эти мысли. Естественно, сначала дело, потом я. Разве тебе не это в нем нравится? Ну, может, не совсем это, но и оно в том числе.

Я вздохнула, придумывая себе оправдание, кроме честного безрассудства. Захотелось превратиться в змею и уползти. Подтянувшись на руках, я... хм... подползла к колонне, прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. В таком положении голова кружилась меньше.

Коннор:

Кажется, Клер все-таки пыталась уползти. Или просто так ей было удобнее. Я увидел, что у нее закрыты глаза, и почувствовал, как внутри снова все похолодело. Идиот. С каких пор я счел, что моей медицинской подготовки, которую нам давали в академии для оказания первой помощи, достаточно, чтобы определить, насколько серьезно пострадал человек? Вроде реагировала на раздражители – так решил, что все в порядке, и бросил. Дважды мудак: и как старший следователь, и как бойфренд... ну или кто я ей помимо начальника?

Я снова метнулся к ней, опустился рядом на колено, коснулся распухающей лодыжки. Она зашипела от боли и открыла глаза. Вроде в порядке, просто вывих.

Я почувствовал, как меня отпустило. Вот именно в этот момент – отпустило. Даже руки немного задрожали. Она смотрела на меня насторожено, кажется, ждала, когда я с ней "разберусь". Да, я ведь что-то хотел сказать? Много чего, кажется. Но я вдруг некстати подумал о том, что мы давно не были Коннором и Клер, а не профессором Дойлом и доктором Дэвисон.

– Больше. Никогда. Так. Не делай, – как можно четче потребовал я, глядя ей в глаза. А потом наклонился к ней и принялся целовать. Прямо там, у колонны подземной парковки, стоя на коленях на холодном бетонном полу. Разумная часть меня требовала прекратить это безобразие, немедленно поднять женщину с ледяного пола, отнести в машину и отвезти в больницу, но эта разумная часть была временно заблокирована выбросом адреналина в кровь на почве стресса.

Клер:

Оказалось, если дышать быстро и поверхностно, боль почти не чувствуется. Странно, мне всегда казалось, что должно быть наоборот. Пока я упражнялась в дыхании, вернулся Коннор. Открывать глаза было страшно. Представляю, что бы сделала я на его месте. Когда он коснулся моей ноги, боль раскаленным штырем пронзила все тело, даже дыхание не помогло.

Я открыла глаза. Он был здесь, совсем рядом. Стоял на коленях и со страхом смотрел на меня. Да уж, представляю мой вид. Вся бледная, возможно, с разбитой головой (не пришло на ум проверить). Увидев, что я вроде бы на раздражители реагирую, он наклонился ко мне и жестким тоном потребовал никогда так не делать. Он сказал это так, что мне захотелось раствориться в этой колонне, к которой я прижималась спиной.

Я не успела ничего ответить в свое оправдание, как вдруг он, вместо того, чтобы продолжить говорить все, что думает о моем поступке, поцеловал меня. Мне показалось, что даже нога перестала болеть. Я послала к черту мозг, который начал читать мне лекцию об эндорфинах, и подумала, что знаю способ сделать так, чтобы все зажило мгновенно. И, кажется, готова это сделать прямо здесь.

Пожалуй, этим поцелуем он сказал мне гораздо больше, чем мог бы сказать словами, и я поняла, что больше никогда так не сделаю.

Коннор:

Еще немного – и я был готов устроить парковочным камерам безопасности примерно то же самое шоу, что мы чуть не устроили с Клер на столе в ее кабинете, когда я был в петле времени, а она только знала о ней с моих слов. Собрав волю в кулак, я напомнил себе, что секс на полу в общественном месте – это не только негигиенично, но еще и противозаконно. Да и сначала все-таки стоило заняться ногой и возможным сотрясением. Поэтому я отстранился от Клер, просунул вторую руку под ее колени (первая и так обнимала ее, ее руки тоже были на правильном месте – вокруг моей шеи) и поднял с пола. Она оказалась даже легче, чем я думал.

– Значит так, сейчас мы едем в больницу. Пока они занимаются твоей лодыжкой и проверяют, нет ли у тебя сотрясения, я доделываю свои дела. Потом я везу тебя домой и там уже буду лечить сам. Нам за работу в выходные все равно положен в понедельник отгул, а тебе, как пострадавшей, – еще и больничный.

Я усадил ее на пассажирское кресло, а потом внезапно усомнился: не слишком ли я много на себя беру?

– Как тебе такой план? – осторожно уточнил я, прежде чем закрыть ее дверь.

Клер:

– Больницу и дела я бы пропустила, – с улыбкой заметила я, пытаясь взять себя в руки. Как не вовремя разыгралось воображение! – Но если вариантов нет, то я согласна.

Я откинулась на спинку сиденья и снова закрыла глаза. Только сейчас до меня начало доходить, что я могла бы сейчас лежать там, на холодном бетонном полу, в луже крови, а какой-нибудь другой патологоанатом отдавал распоряжение, как и куда отправить мое тело. Я вздрогнула от этих мыслей, спрятала руки в коленях, чтобы Коннор не увидел, как они дрожат. К черту все, через пару часов буду дома, с загипсованной ногой, но живая. И уж там-то я пропишу себе нужное лечение.

***

Октябрь, 1996

Коннор:

Бывают дела, которыми не хочется заниматься с самого начала. У каждого они свои. Для меня, например, сложно было придумать что-то хуже, чем возглавить расследование, объектом и свидетелями по которому проходили наши же сотрудники. Особенно, если объектом был Кертис Роллинз, отношения с которым у меня и так с каждым годом лучше не становились, а в свидетелях – Питер и Линдсей.

С Линдсей я вообще практически не пересекался с того памятного февраля 1995 года. Может, виделись иногда в коридорах управления да на общих совещаниях, а на выезде не пересекались. Я ее не заявлял в команду, работая преимущественно с Наташей Константин, а она и не напрашивалась. Так нам обоим было спокойнее.

С Питером мы хоть и работали, а отношения все равно были напряженными. И мне казалось, что дело уже давно было не в Клер. Я его тормозил. Возможно, иногда слишком сильно тормозил. Его это раздражало. Рано или поздно это должно было привести к какому-то взрыву. Я пока не знал, когда, как и к какому. Надеюсь, не здесь и не сейчас.

Масла в огонь подливало то, что со мной была Клер. А Элсингер – скотина – еще и отстранил и Питера, и Линдсей от дальнейшего расследования, приписав к моей группе только Донахью. И вот мы оказались "по разные стороны баррикад": мы исследователи, они – исследуемые. Снова все вчетвером в худшем варианте этого объединения.

– Роллинз знает, что дело поручили мне? – спросил я Элсингера.

– Это твое дело. А он объект расследования.

– То есть он не знает.

– Разберись с этим сам, – Элсингер мерзко улыбнулся мне и пошел восвояси, оставляя меня с Питером, Линдсей и остальными наедине.

Наташа, Антон и Рей куда-то мгновенно растворились. Мы остались вчетвером. Я посмотрел на Линдсей, на Питера, а потом перевел взгляд на Клер, ища у нее поддержки.

Клер:

Если бы следователем на это дело назначили кого-то другого, я нашла бы тысячу причин, чтобы отказаться от участия. В конце концов, Роллинз жив, что мне там делать? В качестве врача хватит и Антона. Но следователем назначили Коннора. И я не могла его бросить. Особенно зная, что по другую сторону будут Питер и Линдсей. Эту кашу заварили мы вдвоем. А, зная себя под бурбоном, уверена, что по большей части начала именно я, хоть Коннор никогда в этом и не признавался.

Едва увидев Эксона и Доннер в больнице, я поняла, что оправдываются худшие ожидания. Я почти не слышала, о чем разговаривали Коннор и Элсингер, чувствуя на себе язвительные взгляды Линдсей. Из задумчивости меня вывело язвительно эксоновское "Да, сэр". Хотелось провалиться сквозь землю, только бы не стоять здесь.

Коннор обвел взглядом Питера и Линдсей, затем остановился на мне. И, кажется, впервые в жизни в рабочее время я смогла прочитать в его глазах что-то кроме холодной рассудительности. И этим чем-то был призыв к поддержке, хотя бы моральной.

Я вскинула голову и, стараясь контролировать дозу сарказма в голосе, улыбнулась коллегам:

– Ну-с, поделитесь тем, что знаете?

Коннор:

– Что, прям тут, посреди коридора? – холодно поинтересовалась Линдсей. – Без камеры и записи наших показаний? Я думала, так положено, м? По правилам, – она вопросительно посмотрела на меня. Язва.

– Линдсей, не надо усложнять и без того сложную ситуацию, – попросил я, испытывая приступ дежа вю. Как будто я уже когда-то что-то подобное говорил. – Даже если Элсингер просил отстранить вас от расследования, я не собираюсь держать вас на таком же расстоянии, как других свидетелей. Если, конечно, вы сами не хотите, чтобы я рассматривал вас именно так.

Я вопросительно посмотрел на Питера, на Линдсей.

Клер:

Питер опустил взгляд, переступил с ноги на ногу. Что, неужели ему тоже неловко во всей этой ситуации?

– Я хочу полноценно участвовать в этом деле, – заявил он, повернувшись к Коннору.

Я вздохнула. Опять двадцать пять. Эксон в своем репертуаре.

Коннор:

– О полноценном участии не может быть и речи, Питер, ты же понимаешь, – почему никто никогда не пытается сделать что-то чуть проще для меня, а? Почему я все время вокруг всех прыгаю и пытаюсь сохранить статус-кво? – Я могу только держать вас в курсе, по возможности.

– О, и чем это тогда отличается от позиции обычных свидетелей? – усмехнулась Линдсей. Кажется, я все еще ее раздражал. Странно. Мне казалось, она давно переросла это. Я даже слышал, что она не то замуж выходит, не то пока только думает, выходить ли ей. Может, ее просто бесит ситуация, а не я? Я чувствовал, что готов вспылить и уже открыл рот, чтобы сказать что-нибудь резкое, но Клер меня опередила.

Клер:

– Только личным отношением тех, кто участвует в расследовании на полноценных правах, – как-то уж слишком ехидно заметила я, тут же поймав взгляд Коннора. Да уж, он меня за это не похвалит. Но что я могу сделать, если эта мисс-я-все-могу до сих пор меня раздражает? Дойлу хорошо, он ее в команду не зовет и все, а мне периодически все равно приходится с ней работать.

Коннор:

Я недовольно посмотрел на Клер, хотя в глубине души был ей благодарен.

– В общем, вам решать, – предложил я. – Или мы делаем все строго по инструкции, и тогда я делаю вид, что первый раз в жизни всех вас вижу, или мы все-таки стараемся друг другу помочь, как это принято у коллег и у людей, которые преследуют одну и ту же цель.

Я подумал, не толкнуть ли речь на тему "Я понимаю, как нам всем друг с другом нелегко, но давайте оставаться профессионалами", но решил этого не делать. Я уже однажды стелился перед ними половичком с прочувственной речью. Помогло это? Нет. Ну и хватит с меня.

Клер:

Питер наконец-то соизволил сменить гнев на милость.

– Хорошо, – он сказал это так, как будто делал нам одолжение. Я едва сдержала очередное ехидное замечание, но Коннор и так слишком красноречиво на меня смотрел.

Коннор:

– Но только все же не посередине коридора, – Линдсей тоже сменила гнев на милость. – У нас тут комнатка уже есть. Идемте, там и поговорим.

Она пошла вперед, следом за ней Питер, а Клер я придержал за руку и тихо шепнул ей:

– Спасибо.

Клер:

Я удивленно посмотрела на него.

– А я думала, ты мне сейчас всыплешь по первое число, – заметила я.

Коннор:

– Чтобы лишиться единственного сторонника? – я дал понять, что меня такое невысокое мнение о моих дипломатических способностях обижает. – Но все же пообещай мне кое-что, ладно? – я улыбнулся своим мыслям.

Клер:

Я напряглась. Что он хочет, чтобы я пообещала? Тьфу ты, черт, это же Коннор! Он никогда не попросит у меня того, что я не смогу сделать, в этом я была уверена так же, как в том, что меня зовут Клер Дэвисон.

– Я даже не знаю, что ты должен сделать, чтобы лишиться моей поддержки, – с улыбкой заметила я. – Что я должна пообещать?

Коннор:

– Попробуй в этот раз обойтись без рукоприкладства, хорошо? – я улыбнулся еще шире. Не собственному остроумию, а тому, что она сказала про свою поддержку. Я не привык иметь в этой жизни кого-то, на кого смогу всегда и во всем положиться. Мне всегда казалось, что это только моя роль. Клер была первой женщиной в моей не очень богатой на женщин жизни, которую я воспринимал не как свою слабую половину, которую я должен защищать, оберегать и для которой всегда должен служить опорой, но как друга, который может ответить мне тем же.

Клер:

– Постараюсь, – с наигранным вздохом ответила я, едва сдерживая ответную улыбку.

***

Ноябрь, 1996

Коннор:

По негласному правилу все сотрудники управления имели право не приходить в штаб-квартиру в тот день, в который они возвращались из командировок. Достаточно было на следующий день иметь все отчеты и быть готовым отчитаться Френку о расследовании. Но в этот раз я решил не пользоваться этим правом.

Поэтому из аэропорта я поехал прямиком в штаб-квартиру, благо, была только середина дня. Все отчеты я, как всеми признанный трудоголик и передовик производства, подготовил еще в самолете, поэтому у себя в кабинете я занялся бумажной работой совсем иного толка.

Элсингер был удивлен. Он несколько раз перечитал принесенный ему документ, потом откинулся на спинку кресла и внимательно на меня посмотрел.

– Коннор, ты в этом абсолютно уверен?

– Абсолютно, – я уверенно кивнул.

– Что ж, Эксон будет рад.

Я согласно кивнул.

– Я могу идти, сэр?

– Свободен, – Элсингер усмехнулся. Он любил подшучивать над моими армейскими привычками.

Я вернулся к себе в кабинет. Было начало пятого. Я набрал номер Клер, но у нее сработал автоответчик. Наверное, вскрывает. Я оставил ей лаконичное сообщение: "Ужин, сегодня в восемь. Я заеду за тобой домой в семь тридцать. Вечернее платье обязательно". Я подивился собственной наглости. Потом усмехнулся, снова набрал ее номер и добавил: "Пожалуйста". Потом я позвонил и забронировал столик на восемь вечера. Только тогда я на секунду задумался, что это получается почти свидание. Мы не ходили на свидания, у нас это было не принято. Мы ходили вместе есть, или вместе выпить, или в кино, или еще куда-нибудь. В те редкие выходные, что мы оба были в Чикаго и у нас были силы куда-то идти. Но мы просто шли вместе. Я не заезжал за ней домой, не ждал ее у подъезда, не дарил ей цветы... Если задуматься, я вообще не дарил ей цветов. День рождения не в счет.

"Мудак ты, Дойл", – привычно выругался я на себя. Но если и так все хорошо, то зачем было усложнять отношения вещами, которые для меня противоестественны?

Но сегодня особый вечер. Можно и отпраздновать.

Я вызвал такси: моя машина стояла на подземной парковке моего дома. Мне хватило времени разобрать вещи, привести себя в порядок, надеть новый костюм, свежую рубашку и галстук, зачесать волосы. Я посмотрел на себя в зеркало. Иногда мне казалось, что я похож на Кена – куклу-бойфренда куклы Барби. Я поморщился. Надеюсь, такие ассоциации не приходят в голову Клер.

Задавив в зародыше желание растрепать аккуратно зализанные волосы, я спустился в гараж. У ее дома я был за десять минут до назначенного мною срока. Без цветов. Я надеялся, что она не сочла мой звонок шуткой или наглостью. Один год и семь месяцев спустя я все еще иногда сомневался, что она действительно пойдет со мной куда угодно.

Клер:

Я стояла перед огромным зеркалом и скептически рассматривала себя. Светло-серое платье чуть ниже колена с немного пышной юбкой не надевалось мною ни разу с момента покупки. Я, кстати, вообще не помню, когда и зачем его купила. И вот сегодня его первый выход в свет. Интересно только, по какому поводу?

Коннор позвонил еще днем, но я была занята, поэтому он оставил сообщение на автоответчике. Закончив вскрытие, я была поражена этим сообщением не меньше, чем состоянием сердца только что вскрытого мною трупа. Да что там не меньше, гораздо, гораздо больше! За все время наших отношений (а это больше полутора лет) Коннор никогда меня никуда не приглашал. То есть мы ходили, конечно, и в рестораны, и в кино и еще куда-то там, но это не было похоже на свидание. С чего это он?

Сначала я посчитала все не очень умной с его стороны шуткой и даже не собиралась возвращаться домой так рано. Он в командировке, я в такие дни работаю допоздна. Только около половины шестого, когда в кабинет зашла Лиззи, лаборантка, и нечаянно обронила, что видела Дойла в коридоре, я поняла, что он действительно приехал. Приехал и даже не позвонил и не зашел? И вот тут до меня дошло, что его сообщение – это не шутка.

Оставив недописанные документы, я рванула домой. И вот теперь стояла перед зеркалом в этом платье, все еще сомневаясь в том, что это все правда. Я не могла себе ответить только на один вопрос – почему сегодня? Что такого произошло, что именно сегодня он позвал меня на свидание?

Тщательно заперев дверь на ключ, я спустилась вниз. Ну, Дойл, если ты пошутил, я тебя убью. Приеду к тебе домой прямо в этом платье и убью. И вскрытие тоже буду делать в нем. Надо же узнать, ты умер от удара тупым предметом по голове или все-таки от стыда?

Едва выйдя из подъезда, я поняла, что это не шутка. И вдруг осознала, что весь день, от того самого момента, как услышала его сообщение на автоответчике, боялась, что его здесь не будет. Не знаю почему, просто не будет. Но он был.

Коннор:

Хорошо, что я заметил ее на вдохе, а не на выдохе, потому что иначе мне грозила смерть от асфиксии. Она была очень красива. Странно, я не замечал этого столько лет, а теперь никак не могу налюбоваться. И зря я никуда ее не приглашаю, куда можно принарядиться: в вечернем платье она ослепительна. Если бы я не был уже в нее влюблен, то влюбился бы сейчас.

"А я влюблен?" – привычно усомнился я. Я влюблялся по молодости, но это ни к чему хорошему не привело, поэтому с возрастом я стал в этом отношении очень осторожен. И стоило мне заподозрить, что я влюбляюсь, я себя останавливал. С Клер мне не хотелось останавливаться, поэтому я привычно отмахивался от этих мыслей. Нам просто хорошо вместе. Мы ничего друг другу не обещали и ничего друг от друга не требуем и не ждем. Так лучше. Проще.

Тем временем она подошла совсем близко. Я улыбнулся ей, пожалев, что все-таки не купил цветы. Вот сейчас они были бы уместны. Но их не было, поэтому я просто отлип от машины, коротко поцеловал ее в губы и сдержано произнес:

– Ты прекрасно выглядишь.

Клер:

Хотелось привычно схохмить, но почему-то именно сейчас это показалось неуместным, поэтому я просто улыбнулась:

– Спасибо. По какому поводу у нас свидание?

И тут же осеклась. Возможно, Коннор не считает это свиданием, это просто ужин, а я уже разогналась. Мы никогда не говорили о наших отношениях. Он молчал, я тоже не начинала. Не скажу, что мне прямо так уж было важно знать, каким словом называется то, что между нами происходит. Гораздо важнее, что нам хорошо вместе, а название – это просто слова.

Коннор:

Вся затея вдруг показалось какой-то глупостью. Ну, правда, полтора года не водил ее на свидания, а тут выбрал такой странный случай, что даже Клер с ее чувством юмора и философским отношением к... да ко всему, может не понять.

Я пожал плечами и попытался прикинуться веником.

– Почему у меня обязательно должен быть повод?

Клер:

– Ну... – А, все равно уже ляпнула про свидание, выяснять так выяснять, чего стесняться. – Ты никогда меня никуда не звал. Надо сказать, я была удивлена. – Видя, как изменилось его лицо, я поспешно добавила: – Приятно удивлена. И если, как оказалось, тебе для этого даже повод не нужен, то я надеюсь, это не последний раз.

Я попыталась как можно ослепительнее улыбнуться, хотя самой вдруг стало неловко. Не слишком ли я давлю?

Коннор:

Если до этого момента я еще сомневался в том, мудак ли я, то этих слов было достаточно, чтобы я понял: однозначно, мудак. Даже хуже. Почему-то решил, что ей все эти вещи, в которых я не особо хорош, тоже не нужны. Просто мне было удобнее так думать. Странно, что до сих пор ее не отбил какой-нибудь шустрый романтик типа Эксона.

Я галантно открыл перед ней дверь и помог сесть на пассажирское сидение. Молча. Ну же, давай, скажи, что-нибудь. Ты же видишь: напряглась, усиленно соображает, стоило ли все это говорить тебе. Я сел на водительское место, но заводить машину не торопился. Не глядя на Клер, я все-таки выдавил из себя:

– Ты прости меня, я не очень хорош в таких вещах. Сам не знаю, что на меня нашло сегодня, наверное, это нервное. Но я постараюсь исправиться. И постараюсь делать это чаще, а не только в порядке реакции на стресс.

Сказал и тут же захотел вырвать себе язык. Отлично, Дойл, просто прекрасно, очень романтично. Каждая женщина мечтает услышать что-то такое.

Клер:

Внезапно я расхохоталась.

– Дойл, ты такой смешной, когда говоришь правду, а потом сам же ее пугаешься. Ну, случилось у тебя что-то, что заставило тебя пригласить меня на ужин, так и скажи. Чего изображать из себя того, кем ты не являешься? – Я посмотрела на него, пытаясь понять, как он воспринимает мои слова, но его взгляд был совершенно непроницаем. Вот ведь человек, а? – Ты мне понравился не романтиком с большой дороги, а таким, какой есть. Так почему ты думаешь, что сейчас ты мне нужен какой-то другой?

Коннор:

Я старался "держать лицо" (просто по инерции), но не выдержал и сам рассмеялся. Если бы Клер не умела так разряжать обстановку, наши отношения закончились бы утром 3 февраля 1995 года.

– Раз уж я взялся за эту роль, которая мне не свойственна, то давай уж я как-то попытаюсь побыть хотя бы сегодня вечером романтиком. Доедем до места, я тебе расскажу, что случилось. Сразу оговорюсь: ничего плохого, но по логике мне стоило пригласить на ужин Эксона и отмечать это с ним, – я, наконец, завел машину и посмотрел на Клер: – Но ты гораздо лучше смотришься в вечернем платье, чем он.

Клер:

Вытерев проступившие от смеха слезы, и стараясь не размазать тушь, я повернулась к нему.

– А ты умеешь заинтриговать. И фантазия у тебя богатая, представить Эксона в вечернем платье я не смогу даже после дюжины коктейлей.

Коннор:

Я не смог упустить еще одного случая поцеловать ее, безмолвно благодаря за то, что она всегда умела меня понять. И потом, наконец, тронулся.

До места мы доехали довольно быстро. Столик уже ждал нас, мы сделали заказ. Когда нам принесли вино, я все-таки объяснил Клер, в честь чего все это.

– Месяц назад, когда Кертиса ранили и он решил, что пока не готов вернуться на оперативную работу, Питер подал заявление на то, чтобы стать кейс-менеджером. Конечно, я узнал это не от него, а от Элсингера, который попросил написать характеристику. Ты же знаешь, если не само руководство решает, что ты подходишь на роль старшего следователя, то кто-то из старших следователей должен тебя порекомендовать. Я должен был ответить до конца ноября, но я ответил сегодня. Я порекомендовал Элсингеру назначить Питера кейс-менеджером.

Клер:

Я смотрела на Коннора широко раскрытыми глазами и просто не верила в то, что он говорит.

– Ты... это серьезно? – наконец спросила я. – Ты же всегда считал, что он еще не готов, что он слишком импульсивен, лезет на рожон там, где не надо... Да в общем ты и сам знаешь. Что же заставило тебя изменить решение?

Коннор:

– Последнее время... приблизительно год и семь месяцев, – уточнил я, выразительно посмотрев на нее, – у нас не очень-то складывалась совместная работа. Да, я считал, что Питер слишком безрассуден и импульсивен, но он был таким, потому что я ему это позволял. Мне все казалось, что я в чем-то виноват перед ним. Я прикрывал его перед Элсингером, а меры моего воспитательного воздействия никогда не производили на него впечатления, ты это знаешь не хуже меня. Но знаешь, что я понял на последнем деле? У него очень развита интуиция. И он верит. Он верил, так сильно верил в феномен, что рискнул начать действовать у меня за спиной. Я требовал от него доказательств, как положено, и он пошел к Элсингеру. Ты знаешь, что такие художества могут закончиться очень печально, Френк был зол и даже хотел его уволить, но я отговорил его. Предложил посмотреть, чем дело обернется. А дело обернулось тем, что Питер был прав. Питер был прав, и это спасло жизнь человеку. А если бы он меня послушал, если бы действовал, как я того требовал, по инструкции, хорошая женщина могла погибнуть.

Я отвел взгляд и принялся внимательно разглядывать вино в своем бокале.

– Я всегда считал себя хорошим кейс-менеджером. И я все ждал, когда Питер станет таким же, как я. Но сегодня я понял, что он не должен становиться таким, как я. Может быть, я и хороший кейс-менеджер, но не самый лучший. К нашей работе можно подходить по-разному. Я иногда подхожу слишком... формально. Такие как Питер, которые верят в феномен, тоже нужны. Ответственности он научится, очень быстро научится. Пару раз на ковре у Элсингера побудет и научится. А вот я уже никогда не научусь верить так, как он. Он романтик, – я усмехнулся. – Наверное, я затеял все это, чтобы доказать себе, что я тоже могу быть романтиком, если захочу. И ты видишь, что из этого вышло. Я думаю, он станет хорошим кейс-менеджером.

Клер:

Я накрыла своей ладонью его руку. Он перевернул ее, переплетая наши пальцы. Могу себе представить, что творилось у него в душе, когда он принимал это решение. И больше чем уверена, что до сих пор еще сомневается. Он всегда сомневается, если его решение меняет жизнь другого человека. Он привык все контролировать, привык отвечать за своих людей. И даже став кейс-менеджером, Питер все равно будет "его". Каждую ошибку он будет воспринимать как свою. Уж я-то знаю.

– Возможно, ты прав, – сказала я, глядя ему в глаза. – Питеру давно пора становиться взрослым. Только вот... – я запнулась, – а ты сможешь отпустить его? Я имею в виду, отпустить из своего сердца? Не отвечать больше даже перед самим собой за его промахи?

Коннор:

Я стиснул зубы и прикрыл глаза. Клер умела задавать вопросы из разряда не в бровь, а в глаз. Те самые, которые я сам боялся себе задать. Я знал, что с этого дня каждый неверный шаг Питера, каждое его неправильное решение – все, что так или иначе будет приводить к человеческим жертвам или любым другим потерям, будет ложиться на мою совесть. Ведь это я принял решение, что он справится. На моей совести и так было немало всего. Но я бы никому не признался в этом. Никому, кроме нее.

– Нет, – я посмотрел на Клер, как мне самому показалось, с неким вызовом. Дескать, ну и что? – Не смогу. Но это ведь моя проблема, а не его, так?

Клер:

Я вздохнула, крепче сжав его руку. Да, Коннор, это твоя проблема. Более того, мне кажется, это твоя самая главная проблема.

– Главное, что ты это понимаешь, – с легкой улыбкой сказала я, пытаясь немного смягчить разговор, как-никак у нас же романтическое свидание.

Коннор:

Я гладил ее пальцы, думая о том, не совершил ли все-таки сегодня ошибку, а потом вдруг решил, что не хочу сегодня об этом думать. Не хочу сегодня быть собой: Коннором Дойлом с гипертрофированным чувством ответственности. Хочу быть кем-то другим. Кем-то, кто ведет красивую женщину в ресторан, танцует с ней, а потом едет с ней к себе домой... И тут я понял забавную вещь: я больше не знал, что значит "к себе домой", где мой дом, а где ее. То есть я понимал, где исторически сначала жила она, а где – я, но теперь эти места так перемешались, что посторонний человек не смог бы с уверенностью сказать, где чья квартира. Мы до сих пор жили на два дома, наверное, из-за моей трусости. И ее мудрости. Где-то в груди больно кольнуло, пугающая мысль почти обрела черты и воплотилась в слова, но я тряхнул головой и отогнал ее. Не сегодня.

– Потанцуй со мной, – внезапно предложил я. Как раз начиналась какая-то приятная медленная мелодия.

Клер:

– С удовольствием, – улыбнулась я.

Он поднялся, подал мне руку. Кажется, мы еще никогда не танцевали вдвоем. Коннор оказался великолепным партнером. Впрочем, даже если бы танцевал он как слон и оттоптал мне все ноги, я бы все равно этого не заметила.

Я вдруг подумала о том, что сегодня он не только отпустил Питера во взрослую жизнь. Он сам сделал шаг в эту жизнь. Он сам научился, или как минимум постарался научиться, отпустить того, кого привык держать за руку. Я мотнула головой, отгоняя эти мысли. Подумаю о них потом. Сейчас хочу просто насладиться его близостью.

Коннор:

Мне всегда казалось, что я не умею танцевать, что мое тело к этому просто неприспособленно, но когда я держал Клер в объятиях и плавно покачивался с ней в такт музыке (очень простое действие, почему оно всегда казалось мне таким сложным?), я понял, что не важно как, важно с кем. Отношения всегда были для меня какой-то архисложной задачей, которую я предпочитал просто не решать. Отодвигал на задний план – и все. С Клер все было иначе, все было проще. Раньше я доводил себя и других до истерики и нервного срыва своими бесконечными попытками все сделать "как надо", но отношения – это не исследования. В них не было четких инструкций.

Принято считать, что женщин надо носить на руках, восхищаться, дарить им цветы и драгоценности, водить на свидания и приглашать на танцы, постоянно напоминать о своей любви. Я носил Клер на руках ровно один раз – когда она повредила лодыжку. Я дарил ей цветы только в день рождения. И тогда же подарил ей что-то из украшений. Я восхищался ею, но преимущественно молча. Это было наше первое свидание и первый танец. Я никогда не говорил ей, что люблю ее. Она никогда не говорила этого мне. Но она все это время была со мной.

В этот вечер я понял, что она, кажется, меня все-таки любит, потому и терпит. И я сегодня был как никогда близок к тому, чтобы сказать – хотя бы самому себе – что я люблю ее. Ладно, не все сразу. Уже по всем пунктам отметился по одному разу, надо и на завтра что-то оставить. У нас впереди еще куча времени. Мы все успеем.

***

Февраль, 1997

Коннор:

С самого начала с этим расследованием что-то было не так. Не посылают на простое крипто-зоологическое исследование, уже начатое другой командой специалистов, столько человек. И вспышки. Вспышки, которые я всегда считал причудой собственного воображения, начали преследовать меня еще в самолете. Сейчас я думаю, что стоило уделять им больше внимания. Исследователь хренов.

Я понял, что заражен, этой ночью. Если быть до конца честным с самим собой, я понял это раньше, просто не верил. Ночью убедился. Наверное, признать это было самым сложным. Принять, что я никогда не покину эту станцию, никогда не вернусь домой, было еще чуточку сложнее. У меня никогда не было суицидальных наклонностей. Я терял людей, сталкивался с необъяснимым, терял родных, друзей, любимых, однажды, еще во время службы, был нехорошо ранен, но я всегда знал, что выживу. Что бы ни было – выживу. А этой ночью мне пришлось осознать, что в этот раз – нет.

Признаюсь, я все еще искал выход. Если бы было чуть больше времени, я бы, может быть, его даже нашел, но времени не хватило. Оно внезапно кончилось, когда мерзкий червяк-переросток напал на Купера. В то же время личинка, которая росла во мне, внезапно активизировалась. Я понял это по резко усилившейся боли. Времени не осталось совсем. Я отдал приказ об эвакуации, а сам отправился к рубильникам: нужно было открыть двери.

Добраться до места было неожиданно тяжело: от холода у меня немели руки, и я с трудом держался за поручни. Внутри словно ворочался огненный шар. Уже почти на месте я почувствовал острый приступ боли. В глазах потемнело, горло сдавил рвотный спазм, и меня согнуло пополам. Господи, да что ж такое? Неужели я так много хотел в этой жизни? Просто умереть быстро, тихо, безболезненно и достойно. Желательно где-нибудь после пятидесяти хотя бы. Но не в тридцать же шесть лет посреди холодного "нигде" в собственной рвоте.

Впрочем, я понял, что меня не рвало: это просто слизь, мерзкая отвратительная зеленая слизь, которая была у других жертв.

Нет, хватит, пора с этим заканчивать. Никто и никогда не должен больше пройти через такое. Рубильники были совсем близко. Компрессоры ожили, а я сполз на пол в очередном приступе боли. В голове крутилась мысль, что я забыл сделать что-то важное, но сосредоточиться не получалось: я пребывал в одном из тех прекрасных пограничных состояний, которыми всегда сопровождается агония.

Клер:

Купер был одной ногой в могиле, это было понятно даже не медикам, а уж мы с Антоном видели это так явно, как друг друга. Его нужно было срочно доставить в ближайшую больницу, если она вообще есть в этой проклятой дыре.

Лишь погрузив Купера в грузовик, я оглянулась и поняла, что с нами нет Коннора.

– Где Коннор? – спросила я не у кого-то конкретного, просто спросила.

Ответом мне было молчание, лишь Наташа робко предположила:

– Кажется, он пошел подать электричество на ворота или что-то в этом роде.

Я услышала только одно: Коннор остался там, внутри. Не раздумывая ни секунды, я бросилась туда.

– Стой! Клер, стой! – кричал Рэй, но я даже не уверена, что правильно расслышала его.

Коннор остался там. Он неважно чувствовал себя весь день, возможно, ему стало хуже и он не может самостоятельно выбраться. Я бежала по коридорам, надеясь, что он сейчас выбежит мне навстречу, наорет на меня за то, что я не осталась в машине, и мы вместе выберемся с этого завода. Но я была уже совсем близко к тому помещению, где мы провели последние три дня, а его все не было.

Влетев в комнату, я огляделась. Там было пусто. Черт, где его искать? Где этот распределительный щиток?

– Коннор! – позвала я, но ответом была тишина. – Коннор!!!

Откуда-то справа послышался шорох. Это мог быть либо Дойл, либо та тварь. От последней мысли волосы на голове зашевелились, но я отогнала страх подальше. Мне нужно проверить. Изо всех сил я рванула туда и… увидела его.

Он сидел на полу, прислонившись спиной к стене, бледный, весь в испарине, а изо рта вытекала та самая золотистая жидкость, которую я уже столько раз видела за эти дни. Я мгновенно все поняла. Господи, дура, дура, дура!!! Почему я решила, что у него просто грипп? Почему я не видела, что с ним происходит? Почему он мне ничего не сказал?!

В этот момент мне показалось, что я догадывалась об этом, догадывалась, но гнала от себя эти мысли, потому что так было проще. Я была уверена, что, в случае чего, он бы мне сказал. Но он промолчал. И что мне теперь делать?!

Одним махом я перелетела через лестницу и приземлилась возле него.

– Коннор!

Он повернулся ко мне.

Коннор:

– Какого черта ты здесь делаешь? – грубо поинтересовался я. Отлично, просто здорово. Скоро тут все взлетит на воздух, а Клер решила вернуться за мной. Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. – Я приказал всем покинуть станцию. Тебя тоже касается. Или нужно отдельное приглашение?

Клер:

Я растерялась. Он еще никогда в жизни так со мной не разговаривал. Но, черт, еще никогда в жизни мы и не оказывались в такой ситуации!

– Я не уйду без тебя!

Я попыталась поднять его, подставив свое плечо, но он был слишком тяжелым.

Коннор:

– Уйдешь, куда ты денешься, – пробормотал я, лихорадочно соображая, что делать. И вместе с этим я вдруг вспомнил, что не давало мне покоя. – Постой, ворота открылись? – еще только спросив, я понял, какую ужасную ошибку чуть не совершил: я забыл про ворота.

Клер:

– Ворота? – переспросила я, не понимая о чем он. Потом вспомнила, что убегая, видела, как Антон пытается открыть их. – Не знаю, кажется, нет.

Коннор:

– Черт, я забыл, – сознание ускользало от меня, но я заставил себя сосредоточиться. У меня было еще как минимум две важные задачи: открыть ворота и выгнать Клер. – Помоги мне.

Мы вместе повернули нужные рубильники, после чего я вернулся к тем, которые управляли компрессорами.

– А теперь иди, – велел я Клер все тем же чужим грубым голосом. Последний раз я использовал такой тон, когда еще служил на флоте. – Это приказ, – добавил я без особой надежды и демонстративно повернул еще один рычаг. Еще один компрессор ожил и загудел.

Клер:

Я смотрела на него широко раскрытыми глазами, все еще не веря в то, что он говорит. Он приказывает мне уйти? Одной? Оставив его здесь? За два года Коннор приучил меня к тому, что он все и всегда мне рассказывает, даже то, в чем страшно признаться самому себе. Он заставил меня поверить, что никогда не попросит меня о том, чего я сделать не смогу. Он приучил меня верить ему. Верить и доверять. И вот сейчас он нарушает все правила. То чувство, когда рушится привычный мир, а ты стоишь и ничего не можешь сделать, кажется, оно называется паникой? Паника захватила меня полностью, я чувствовала ее всем телом, она плескалась где-то в горле и не давала дышать.

– Не хочу слышать никаких приказов, – решительно заявила я, пока еще могла хоть что-то соображать. – Я не уйду без тебя. И либо ты перестанешь изображать из себя героя и поможешь мне вытащить тебя, либо мы останемся здесь оба.

Коннор:

Упрямая женщина! Ну почему она должна быть такой упрямой? Неужели не видит, у меня уже нет сил бороться еще и с ней. Я решил попробовать воззвать к ее логике.

– Я отсюда уже никуда не уйду, – сказал я ей. Вытер рот и подбородок и продемонстрировал покрытую слизью ладонь. – Видишь это? Я заражен. Мне осталось немного. А даже если бы оставалось больше, ты знаешь правила: зараженный человек не должен покидать зону заражения, если только нет возможности безопасно транспортировать его в изолятор. У нас есть такая возможность? Нет! Значит, я остаюсь здесь. А ты уходишь. Ты уходишь, потому что ты здорова, потому что тебе еще жить да жить, потому что ты нужна Куперу и потому что я так хочу. А теперь иди. И у меня, и у Купера мало времени.

Клер:

Где-то далеко что-то глухо грохнуло. И в этот момент я поняла, что от моей решительности ничего не осталось. Мне было страшно. Страшно до такой степени, что захотелось забиться в угол, обхватить голову руками и поддаться этой чертовой панике. Коннор прав, прав во всем, как всегда.

– Коннор, как... как ты себе представляешь мою жизнь после всего этого? – едва сдерживая слезы, спросила я. – Как я смогу жить, зная, что оставила тебя здесь?

Коннор:

Ну что ж, не я первый начал этот эмоциональный шантаж.

– А как ты, зная меня, можешь позволить мне так умереть? С пониманием того, что еще два человека из тех, за кого я отвечал, погибли из-за меня? Ты знаешь, что я обещал и тебе, и себе, что больше не допущу такого. А ты обещала мне, что будешь держаться подальше от неприятностей и не мешать мне тебя защищать. – Строго говоря, она мне этого не обещала, но сейчас это не имело значения. – Так давай сдержим те немногие обещания, что мы друг другу все-таки дали. Я хочу знать, что ты будешь жить. Будешь жить и будешь счастлива. Дай мне уйти если не в покое, то хотя бы с миром, зная это. Не вешай на мою совесть еще и свою жизнь, и жизнь Купера. Там и так тяжело и неспокойно. Убирайся отсюда.

Я кричал на нее, привычно чувствуя себя мудаком. Конечно, как орать – так я первый. Ни разу за все время не сказал ей самого главного, зато напоследок наорал, поставив в безвыходную ситуацию. Мне было стыдно смотреть ей в глаза, но я все-таки сверлил ее гневным взглядом. Даже притворяться не приходилось: я и так злился. Не на нее, а на всю эту ситуацию и на себя. За то, что не могу поцеловать ее напоследок. За то, что не могу все-таки сказать то самое главное. За то, что я должен остаться здесь.

Она не двигалась с места, как будто остолбенела. И тогда я проорал во всю силу своих легких:

– Уходи! БЕГИ!!!

Клер:

И я побежала. Побежала бездумно, бессмысленно, не оглядываясь, ничего не замечая вокруг, ни о чем не думая. Я просто бежала, потому что он сказал бежать. Потому что он так хотел. Я знала, что если остановлюсь хоть на секунду – перевести дыхание, посмотреть, куда бежать, подумать, что делаю, – то уже не выберусь. Вернусь к нему, чтобы он ни говорил. Поэтому я просто бежала.

За спиной раздавались выхлопы. Все ближе и ближе. Я почти чувствовала огонь вокруг, но продолжала бежать. Впереди показался свет. Я выбежала с завода в тот момент, когда сзади раздался особенно сильный взрыв. По инерции пробежав еще несколько метров, я упала на снег.

Коннор:

Она ушла. Честно говоря, еще за две секунды до этого мне казалось, что этого уже не произойдет и что мне все-таки придется умирать с этим грузом. Но она ушла. Я слышал топот ее ботинок, который удалялся от меня, и медленно оседал на пол. Вот теперь действительно все. Силы внезапно покинули меня. Я взялся за тот рубильник, до которого мог дотянуться с пола, вслушиваясь в затихающие шаги и убеждая себя, что тяну время только для того, чтобы дать время ей.

Я не хотел умирать. Даже сейчас, когда я был слаб и в агонии, я все еще надеялся на чудо, которое случится в последний момент и продолжит мою историю. Не хотелось, чтобы она заканчивалась здесь и сейчас, заканчивалась так. Когда-то меня учили умирать за других. Серьезно, нас готовили к этому. Нам внушали, что есть нечто более важное, чем наши жизни. Мы были солдатами без войны, но мы учились этому. На будущее. И вот это будущее наступило.

Клер ушла, я больше уже не слышал ее шагов, но продолжал держаться за последний рубильник. Надо дать ей еще немного. Надо дать себе еще немного. Говорят, перед смертью не надышишься – о да, подтверждаю. Чтобы сделать все правильно, мне нужно было снова стать тем солдатом. Я начал считать. Я пообещал себе, что досчитаю до десяти – и все закончу.

Один, два, три...

Надеюсь, она когда-нибудь простит меня. И поймет, что сейчас я не мог иначе.

Четыре, пять, шесть...

Я убедил себя, что Клер забрала с собой того меня, которого знала только она.

Семь, восемь, девять...

А здесь остался только солдат, готовый умереть ради чего-то большего. Как учили.

Десять.

Клер:

Вокруг меня не было ничего: ни звуков, ни запахов, ни визуальной картинки, ни ощущений – ничего. Мир, который я строила вокруг себя тридцать два года, рухнул в один момент. Все те чувства и мысли, которые я гнала от себя, пока бежала по коридорам завода, настигли меня, стоило только остановиться, превратившись в одну сплошную боль.

Боль – это все, что я могла чувствовать. В голове было столько мыслей, что она готова была взорваться. И я мечтала об этом больше всего. Если ад существует, то он выглядит именно так. Ты остаешься в полной темноте наедине со своими мыслями.

Его больше нет. Я оставила его там. Я сбежала. И теперь я есть, а его нет. Я не могла себе даже представить, что такое когда-нибудь случится. Я часто думала, что чувствую к нему. И это был целый букет чувств, начиная от скромного восхищения и заканчивая молчаливым обожанием. Но только сейчас, погрузившись в этот океан боли, я смогла себе признаться, что любила его. Любила так, как только была способна.

И он никогда об этом не узнает.

Я открыла глаза. Купер лежал на полу, Антон суетился вокруг него. Рэй вел машину. Эта русская сидела в углу, затравленно глядя перед собой. А я лежала на коленях у Наташи, и она молча гладила мои волосы. Хотелось снова провалиться в тот океан, из которого я только что выплыла. Там было больно и тяжело, но я могла думать о нем.

"Я не допущу, чтобы кто-то еще погиб из-за меня".

И я тоже этого не допущу, обещаю.

Я поднялась, подошла к Куперу. Антон посмотрел на меня, потом на Наташу.

– Клер, – начала, было, она, но я перебила:

– Нет. Я должна ему помочь, – потом глубоко вздохнула и добавила: – Я в порядке.

Я не допущу, чтобы кто-то еще погиб. Я такая же сильная, каким был он. Я в порядке.

***

Август, 1998

Коннор:

Даже сталкиваясь с проявлениями посмертных сущностей или читая о них в отчетах других исследователей, я всегда был уверен, что никакой загробной жизни нет. По крайней мере, что для меня ее не будет. Смерть представлялась мне похожей на сон, крепкий сон без сновидений, в который проваливаешься после утомительного расследования так быстро, что даже не замечаешь. После него всегда сразу наступает утро, и ты выныриваешь из черной бездны небытия под звук будильника. Вот если отсечь это утреннее пробуждение, то как-то так в моем представлении должна была выглядеть смерть.

В моем варианте загробной жизни не должно было быть шума голосов, запаха бензина и вечерней прохлады. Как не должно было быть настойчиво толкающей меня руки.

– Эй, парень, не твой автобус? – спросил высокий темнокожий незнакомец.

Я растеряно посмотрел на него, на автобус, потом по сторонам. Незнакомец от меня чего-то ждал, но остальные пассажиры уже вошли, поэтому он махнул на меня рукой и поторопился войти в салон сам, пробормотав на ходу что-то про долбанных наркоманов.

Как-то так я себя и чувствовал. Я не ожидал проснуться вечером на автобусной остановке посреди огромного города, подозрительно похожего на Чикаго.

Я ведь умер, так? Я уже даже принял и смирился с этим. Ну, хорошо, не очень-то я смирился, просто выхода все равно не было.

Но судя по тому, какой жесткой и холодной была скамейка подо мной, я был не очень-то мертв. Ну, или умирая, мы все-таки продолжаем свою обычную рутину. Если так, то умирать совсем не страшно.

Я встал и огляделся. Автобус давно ушел, а следующий я ждать не стал: все равно я никогда особо не ориентировался в общественном транспорте. Я прошел пару кварталов, постепенно убеждаясь в том, что я в Чикаго, жив и здоров. В витрине мне удалось рассмотреть себя: толстовка, джинсы, на голове бардак, на лице – минимум трехдневная щетина. А вокруг было лето. Точнее, исход лета, если я не ошибался: еще все зеленое, но вечером уже прохладно. Ну и где меня носило полгода? Куда делись воспоминания о последних шести месяцах? И как я оказался в Чикаго?

Увидев лоток с газетами, я машинально полез в карман за деньгами. Как ни странно, при мне было примерно двести долларов разнокалиберной мелочью. Кроме этого я нашел в кармане ключи и документы – водительские права на имя Коннора Дойла. Что ж, по крайней мере, с этим все в порядке.

Я купил газету и сел читать ее на скамейке, на следующей остановке. Первое, что бросилось мне в глаза, это дата – двадцатое августа 1998 года. Я присвистнул: все было куда хуже, я потерял не полгода, а полтора года жизни. Точнее, потерял воспоминания о них.

Я отложил газету и достал из кармана связку ключей. Этот от кабинета, этот от сейфа в кабинете, этот от квартиры, а этот... Я остановился. Этот от квартиры Клер. Я погладил холодный металл, вспоминая ее лицо, когда она уходила.

Для меня прошло меньше часа с тех пор. Для нее полтора года.

Я встал и махнул рукой, подзывая такси, назвал водителю адрес Клер. Часть меня твердила, что вот так вваливаться к женщине, которая похоронила тебя полтора года назад, – это некрасиво. Следовало явиться в Управление, найти оперативного директора, доложить о том, что жив, чтобы потом об этом сообщили родным, близким и друзьям. Так было бы правильно. Не уверен, что на случай воскрешения из мертвых в Управлении существует четкая инструкция, но если бы она была, в ней было бы написано так.

Но я все равно ехал к Клер. Зная, что ее может не быть дома. Она могла уехать в командировку или вообще переехать. Она могла быть дома, но не одна. Кто ждет полтора года возвращение мертвеца? Никто. Клер красивая молодая женщина, у нее было достаточно времени, чтобы оплакать меня и заново устроить свою жизнь. Разве не этого я у нее просил? "Я хочу знать, что ты будешь жить. Будешь жить и будешь счастлива", – так я сказал ей?

– Приехали, – голос таксист вырвал меня из раздумий. – Двадцать два пятьдесят.

Я протянул ему двадцать пять долларов и вылез из машины. Еще пару минут стоял у подъезда, потом вошел, поднялся на этаж. У двери снова остановился, задумчиво посмотрев на звонок. Понял, что даже если она не одна, если нашла другого – не уйду. Это тогда, в далеком девяносто пятом я был готов отдать ее без боя Питеру. А сейчас был не готов.

Я достал ключ, вставил его в замок, повернул. Замок щелкнул, дверь открылась. Значит, она все еще здесь: обычно, когда въезжают новые жильцы, врезают новые замки, чтобы гости из чужого прошлого не шастали, как к себе домой.

Я тихо вошел и бесшумно закрыл за собой дверь. В холле все было как раньше... Разве что вот этот комод – новый. В остальном ничего не изменилось. Квартира все еще была ее, все еще пахла ею. Я присмотрелся внимательнее: только она, нет ни мужской обуви, ни мужской одежды. Уже легче, хотя, конечно, ничего не значит.

Клер была дома. В гостиной работал телевизор, на кухне текла вода, повсюду горел свет. Я услышал ее голос: кажется, она говорила по телефону. Я тяжело сглотнул. Дальше вторгаться в ее жизнь, не анонсировав своего присутствия, уже было нельзя. Я откашлялся и как можно громче позвал:

– Клер, ты дома?

Что-то упало, наверное, телефонная трубка. Я нервно рассмеялся, прислонившись спиной к входной двери.

– Я вернулся, – уже тише добавил я.

Возврат к списку